Теперь антикварщикам или тем, кто себя таковыми считает, принадлежит весь фломаркт, а прежде торговцы стариной занимали всего два ряда, и это были люди, действительно знавшие толк в старине и умеющие отличить особенное от заурядного.
Да, все меняется, все меняется, и венская барахолка– фломаркт, блошиный рынок, толчок – сегодня тоже уже не то, что было раньше, скажем, полтора десятилетия назад. По субботам на Нашмаркте левые два ряда занимали разные смуглокожие пришлые, товар валялся у них на земле, на грязных подстилках или одеялах – старые водопроводные краны, сломанные детские игрушки, кастрюльки и сковородки, заношенная одежда. Нередко этих людей можно было видеть копающимся в мусорных контейнерах.
Чуть поодаль цыганки с обветренными лицами и с сигаретами в зубах сидели возле гор одежды, вполне еще пригодной, но ставшей не нужной благополучной, обеспеченной Вене. Вена покупает себе новое, модное, а старое жертвует Каритасу или Красному кресту. Путями неисповедимыми добрая часть этих пожертвований попадает на фломаркт. Тут же можно увидеть подозрительно новые радиоприемники, видеомагнитофоны, телевизоры.
А в середине рядовые венцы распродавали излишки домашнего скарба, освобождая место для новых накоплений. Атмосфера была мирной и даже в какой–то степени праздничной. В те времена венцы, желая совершить воскресную прогулку, нередко шли на фломаркт, не за покупками, а просто так. Вену роднило с Парижем и то, что гостям города здесь тоже полагалось показывать барахолку, она считалась такой же достопримечательностью, как, например, Версаль или Шёнбрунн.
На рынке полагается торговаться, иначе какой же это рынок? Купить что–то не поторговавшись, означает лишить удовольствия не только себя, но и хозяина. Нечто роднило ее и со знаменитыми восточными базарами, тем более, что рядом с главной барахолкой расположен главный рынок города – Нашмаркт. «Наш» – это от немецкого слова«naschen», лакомиться, хотя, конечно, с другой стороны, он и вправду был наш. И не только потому, что здесь можно было купить все – от русской гречихи, греческой брынзы и турецкого хлеба до всевозможных китайских пряностей и японских экзотических блюд из сырой рыбы. Нельзя сказать, что здесь овощи и фрукты дешевле, чем в других местах, просто аппетитную баранью ножку или сахарный арбуз не достать было, пожалуй, больше нигде в городе; наш он и потому, что здесь можно было услышать русскую речь – в средней части Нашмаркта торговали выходцы из Средней Азии.
– Сколько стоит шашлык? Вифиль костет?
– Цванциг.
–Скоко, скоко? Драйсиг?
– Нет, двайсиг!
Говорят, на востоке считается большой бестактностью торговаться, если ты не собираешься покупать, это может сильно обидеть хозяина. В Вене же, напротив, можно было прицениться, поболтать с продавцом, не купить и расстаться с улыбкой. Австрийцы любят «плаудерн» (болтать о всяких пустяках). Трудно сказать, возникли знаменитые венские кафе как раз благодаря этой склонности или склонность выработалась в опыте общения за чашкой кофе.
Понравилась мне однажды какая–то безделушка, но она была дорога, а хозяин не желал уступать:
– Эс тут ми ляйд! Я очень сожалею, – такими элегантными словами он отклонил мое предложение.
Через какое–то время я случайно снова оказалась у того же стола, и что вы думаете, хозяин задержал меня и сам отдал мне вещицу и вовсе за полцены, рационально решив, что половина бублика в любом случае лучше, чем дырка от целого! «На Востоке, это было бы немыслимо, – удивилась сопровождавшая меня подруга, – там, если ты возвращаешься, продавец решает, что вещь тебе позарез нужна и непременно запросит еще больше».
«Стоит шагнуть в нарочитую полутьму лавки древностей, где полотна отечественных авангардистов стоят вперемешку с изысканными французскими акварелями прямо на полу, а письменный стол века прошлого завален флотскими тельняшками и кителями, где россыпь часов отечественного производства покоится на подлинных номерах газеты «Известия» за март 1917 года. Немой пятачок нынешнего Отечества, негодующего в мечтательности, отрицающего в растерянности, ослепшего в незнании. Здесь есть все и нет ничего для покупателей из бывшего Союза. Кроме… хозяина с поседевшей до срока бородкой, восседающего за массивным бюро… В тесноте зала можно копаться часами, отслеживая… бурные десятилетия старушки Европы…», – так писал в журнале «Человек» ныне покойный Виль Дорофеев о Михаиле Бурте, в котором видел не просто знатока старины и истории, а нечто гораздо большее. «Если вы неокончательно поражены нынешним недугом самовыражения в бесконечных и бесплодных дискуссиях, –обращается он к читателю, – если вы не разучились слушать других, то бесплатно получите здесь самое ценное, что необходимо сегодня каждому мятущемуся в своем миросознании – предметный урок, как сохранить самого себя на социальном пепелище, не сломаться, выжить».
Михаила Бурта можно было встретить каждую субботу в крайнем правом – антикварном – ряду. Его полосатая – красное с белым – палатка видна была издалека. А внутри – настоящее волшебное царство: сияющие золотом самовары, древнее серебряное оружие, огни старинных кораллов, россыпи часов всех марок, ювелирные изделия и… чего там только не было…
– Вот какую прелесть приобрел я вчера!
Нежным движением извлекает из–под стекла миниатюрный серебряный сосуд, весь ажурный, с искусно отлитой скачущей лошадкой на донышке, смотрит на него любовно:
– Овчинников, ученик Фаберже…
Потом показывает вызолоченные ковшики, украшенные тонкой эмалью и в обычно суровых его глазах блестит умиление:
– Жаль продавать!
Похожее выражение появляется в его взгляде, когда он, присев на корточки, ласкает роскошного рыжеватого боксера, а тот в ответ по–приятельски кладет ему лапу на плечо.
– Прошу любить и жаловать: мой внук, – шутит Михаил и смеется счастливым смехом, совсем как мальчишка, – Никак не мог допроситься внука, у сына с невесткой другие планы на жизнь, так он привел нам вот этого очаровательного пса.
– Ах, Миша, ты ли это?! – Эдит, старая знакомая, вся тонкая, красивая и породистая, как гончая чистых кровей, – актриса одного из венских театров –обрушивается на бородача с поцелуями, – ах, я слышала, слышала, ты теперь дедушка! У тебя теперь настоящая, полная семья! Оба громко смеются, довольные шуткой, и долго болтают о чем–то незначительном.
Прихрамывая, немного ссутулившись, приближается некто и предлагает на ломаном русском купить у него какие–то советские медали. Хозяин бросает короткий взгляд на «товар» и, даже, не прикоснувшись, определяет: «Подделка!»
– Откуда вы знаете?
– Это видно сразу, по качеству литья.
Некто уходит в досаде. От разочарования забывает хромать. Мишу Бурта не проведешь. А вот библию у подвыпившего австрийца покупает сходу. Книжка не старинная еще, но уже достаточно старая, переплет – хоть и подделка, но работа тонкая, под слоновую кость.
– На ней я пару сотен шиллингов заработаю.
Что ж, Венский фломаркт всегда отличался атмосферой спокойствия и доброжелательности. Все это происходило на исходе ХХ-го века. С изменением политического климата в Европе многое изменилась и в атмосфере венских фломарктов.
– Биллига, биллига, майне дамен унд херрен! – там и тут выкрикивают громкие голоса на плохом немецком.
–Все дешевле! Покупайте, покупайте! Торговаться становится небезопасно – вместо улыбки и элегантного «эс тут мир ляйд», тебя могут просто обругать. «Покупайте, покупайте, черт бы вас побрал! Вытаскивайте, наконец, свои денежки, собаки!».
– Не хочешь покупать, поставь на место и давай, чеши отсюда! – не унимается хозяйка.
– Мне не хотелось вас обидеть, я только хотела знать, может, это старинный Мейсон…
Во время войны и в голодные, карточные, послевоенные годы бабушка моя распродавала на толчке все, что только можно было продать. А когда последнее колечко было выменяно на килограмм муки, шила по ночам тапочки из драповых кусков, выкраивая их из старых, до дыр изношенных пальто, купленных за гроши на той же барахолке, так она спасала семью от голода. Венский фломаркт помогал выжить русским эмигрантам. Знаю людей, которые со временем сказочно разбогатев, продолжают, тем не менее, одеваться с фломаркта. Здесь можно за гроши купить отличные вещи, иногда даже совсем новые. Дешевле, как говорят австрийцы, только подарок. Я знаю художника, который собрал здесь восхитительную коллекцию мейсеновского фарфора, и обошлась она ему дешевле заурядного сервиза из супермаркета. А как ликовала я, когда мне повезло приобрести свод российских законов за 1885 год – с ятями и твердыми знаками, – не поверите, всего за 10 шиллингов.
